 |
|
 |
постмадэрнізм у 1-1999 . |
|
|
       |
|
ідэя |
Андрей
Екадумов
|
В начале 20–х годов Игнат Абдзиралович отметил особое положение Беларуси в пространстве русско–европейского культурного диалога — территория на самом разломе между православием и католицизмом. Страна между. Между мировоззрений, между культурных материков. История Беларуси определялась ее положением. После всех захватов и переделов культура белорусов, уместившаяся на пограничной территории Россия–Европа, не рассматривалась соседями как нечто самостоятельное. Она наделялась статусом культуры–сателлита — либо восточной православной, либо западной католической культуры, в зависимости от этнонациональной принадлежности господствующих слоев. Оценка своего этнокультурного пространства как сателлитного, неполноценного без привязки к какому-то другому этническому массиву, увы, характерна сейчас и для самих белорусов. Она проявляется и в призывах вести Беларусь в Европу, и в лозунгах единения белорусов с братскими славянскими народами. Под братскими в первую очередь понимаются те славяне, что восточнее нас. Белорусам как бы предлагается (или, если угодно, навязывается) выбор — какими славянами нам быть: восточными или западными. Грубо говоря: в Московию или в Польшу? Белорусскому обществу, предельно маргинальному, в обоих случаях надо куда-то идти. И там и там — путь в поисках земли обетованной. При этом путь на Восток подается как возвращение в эту самую землю, в кущи развитого социализма, дорога назад в прошлое, мифологизированное до состояния золотого века. Напротив, путь на Запад — хайвэй в Будущее, тоже золотое. По этим двум противоположным направлениям, одновременно, пытаются вести белорусское общество местные политические и культурные группировки. Призывы двигаться куда-то навевают мысли о кочующем народе. Белорусы в духовном отношении — бездомная нация. Своего дома–культуры, общего для всех, проживающих на этой земле, у белорусов нет. Ведь дом этот многократно разрушен и оставлен. И теперь на его месте — некая времянка. Домик на колесах. После всех захватов, переделов и режимов на Беларуси — этнокультурная диссоциация. Недаром ее расхожий образ — болото. Культурный слой слишком размыт, разжижен, чтобы быть опорой Белорусскому дому. Кто ж строит дом на болоте? Мы обитаем в стране, где прошлое еще более непредсказуемо, чем в России. Необитаемый дом бытия — мертвая культура. А как быть с необжитым, плохо приспособленным для жизни–в–культуре? Есть Европейский дом, особый этнокультурный массив, куда неплохо было бы попасть, да что-то никак не попадаем. Нам предлагается некий гипотетический восточнославянский дом, который только и существует — в прожекте, и есть разваливающийся русский, где ремонт и разрушение происходят одновременно. Так что, обитая в своей этнокультурной кибитке, современные белорусы кочуют туда–сюда на крошечном пятачке размытой национальной идентичности. Никуда не попадают, нигде не оседают. Как вместо того, чтобы идти в Европу, импортировать достижения европейской культуры и цивилизации к себе? Как вместо того, чтобы брататься со славянством, согласиться с тем, что мы и так славяне, и определиться, в чем же наша особенность среди славян? Пока что, учитывая степень нашего влияния на
мировую культуру, приходится признать: по своему
культурному массиву современная Беларусь
гораздо беднее и современной России, и уж тем
более, стран Европы. Ходьба на месте Надо оговориться. Лозунги движения в Европу, равно как и в Евразию, зачастую маскируют изоляционистскую позицию их приверженцев — порой и от них самих. В наиболее радикальном употреблении идеологема движения в Европу подменяется идеей изоляции от культурного и политического влияния с востока, а братание славян маскирует изоляцию от запада. Идеологема движения куда-то скрывает идеологему неподвижности. Вернее — неподвижного этнокультурного центра. Местное культурное пространство при этом не рассматривается как периферия, из которой следует идти в направлении центра цивилизации — Европейской или Евразийской. Осознанно или нет, оно оценивается как центр, обжитая территория, плацдарм, который следует удерживать любой ценой, ограждая от натиска чужих культурных массивов. Идеологема движения служит оправданию попыткам групп, претендующих на социальное и культурное влияние, делить население на ведущих и ведомых, отводя себе роль ведущих. Идеологема неподвижности своего этнокультурного центра консолидирует эти группы. Оценка своей субкультуры в качестве центральной в культурном пространстве основывается на наборе критериев, которые толкуются как признаки культурного центра. У белорусскоязычной оппозиции таким обязательным признаком принадлежности к этнокультурному центру выступает употребление белорусского языка. У господствующей группы — приверженность стереотипам советской идеологии. У обеих групп, претендующих на социальное господство и культурную гегемонию, обе идеологемы,— движения к центру и неподвижного центра, налагаясь, задают стратегию экспансии–изоляции. Обе субкультуры претендуют на трансляцию своих моделей деятельности, коммуникации и оценки вовне субкультуры без того, чтобы усваивать тексты, в которых зашифрованы модели, созданные в других культурах. Обе субкультуры воспроизводят себя в режиме монолога, вещают, не прислушиваясь. Как правило, такая позиция ведет к стагнации. Тем менее она оправдана у нас. Беларусь — дважды периферия. Периферия европейского культурного массива и массива России. Если бы это было не так, культурное влияние Беларуси на остальной мир было бы несоизмеримо большим, чем теперь. Бороться за сохранение монологической культурной ориентации в обществе маргиналов — крайне неперспективное занятие. При таком сходстве культурных стратегий политических элит–конкурентов Беларусь не сможет ни усвоить передовые модели социокультурного развития, ни, тем более, производить их. Прежде чем создать нечто передовое, необходимо усвоить нечто передовое. Мы же — вовсе не лидеры, а аутсайдеры культурного процесса. Выходом была бы интегральная этнокультурная
парадигма подвижного, динамичного, открытого
центра. Когда внешняя позиция, в которой Беларусь
выступает периферией, и внутренняя, из которой
Беларусь воспринимается системой отсчета для
оценки процессов культуры, объединятся в одну.
Этой модели более соответствует формула не
“Беларусь в Европу”, а “Европу в Беларусь”. И
вот тут пора подробнее остановиться на особом
положении Беларуси в диалоге Восток — Запад. На
это положение, между делом, указал Ю.М. Лотман,
анализируя развитие русской культуры в
типологическом освещении. Беларусь как Не–Россия Всякая культура, отмечает Ю.Лотман, может рассматриваться в своем развитии как ограниченная исключительно национальными рамками только на кратком историческом промежутке. Противопоставление внешних и внутренних факторов ее развития — умозрительное отвлечение, необходимое для исследования. Всякая культура на продолжительном историческом отрезке — элемент в более обширной культурной системе, участник диалога культур, обмена моделями кодирования реальности. В этом диалоге выделяются центр и периферия. Центр передает в периферию свои тексты, периферия усваивает. Затем, овладев программами порождения текстов, семиотических моделей реальности, периферия начинает производить свои собственные. И, наконец, наступает ситуация семиотического взрыва — ответный поток текстов превосходит изначальный. Передающий и принимающий меняются местами. Именно на стадии перехода от приема к передаче возрастает самосознание носителей культуры периферии. Осознание своей уникальности развивается по мере интеграции культуры в более широкое культурное окружение. Диалог и самосознание, самоосмысление — две стороны одного процесса. При том, что наиболее отдаленные в прошлое диалоги культур особенно значимы для их развития. Они как бы задают модели последующих культурных контактов. При чем же здесь “Европу в Беларусь”? При том, что диалог восточных славян с германо–романскими культурными массивами наиболее интенсивно протекал на западе их этнокультурного региона. И если мы выделим некие особенности того, как происходил этот диалог на территории современной Беларуси, то сможем определиться со своей этнокультурной идентичностью, найти основания для консолидации белорусского этноса, выходящие за пределы практики употребления белорусского языка. Так в чем же особенности диалога белорусской ветви восточных славян с германо–романским миром? Для этого, не имея собственных историко–культурных моделей, обратимся к работе Ю.М.Лотмана “Проблема византийского влияния на русскую культуру в типологическом освещении”. Рассматривая действие типологического механизма культурного диалога, о котором сказано выше, Ю.М.Лотман зафиксировал специфику воплощения этой типологической схемы в русско–европейском диалоге. В 12 веке Киевская Русь выходила на третью стадию культурного диалога с Западом и была готова транслировать собственные тексты в германо–романское культурное пространство, но татаро-монгольские вторжения разрушили структуру культурного диалога. Затем, в 14–15 веках уже Московская Русь готова была транслировать свои тексты на Запад, но культурное пространство Восточного христианства было снова разрушено взятием Константинополя турками. В довершение этих катастроф концепция “Москвы — Третьего Рима”, преемницы Византии, задала русской культуре монологическую ориентацию. Именно с преодолением этой ориентации связана модернизация и стабилизация современной России. Монологическая ориентация культуры формирует особый тип цивилизации, т.н. стагнирующую цивилизацию, как ее определяет русский же исследователь Н.С.Розов. Стагнирующая цивилизация поддерживает относительную стабильность социальной системы за счет гипертрофированного аппарата социального насилия. В конце концов, стагнация сменяется революционной ломкой. Развитие общества протекает как попеременное чередование периодов застоя и катастроф. Такой ломкой–катастрофой были реформы Петра Первого. Диалог России с Западом возобновился — снова с первой фазы. И уже в 19 веке русская культура, прежде всего через литературу, стала оказывать значительное влияние на культуру Запада. А теперь, отталкиваясь от этой модели историко-культурного развития России, посмотрим, что же происходило у нас. Этнокультурные массивы, занимавшие территорию
современной Беларуси, избежали такого
кардинального разрушения пространства
культурного диалога с католическим Западом.
В исторической ретроспективе, с
татаро–монгольского вторжения до упадка Речи
Посполитой, Беларусь — прецедент продолжения
диалога восточнославянской культуры с
культурными массивами Запада. Полигон тесного
взаимодействия не двух мощных традиций:
языческой и христиано–византийской, а пяти:
языческой, православной, католической,
протестантской и иудейской. Будучи интегральной
частью Великого Княжества Литовского, часть
восточнославянского этнического массива
избежала двух, последовавших один за другим,
сбоев в кросскультурной коммуникации с Западом,
на которые указывает Ю.М.Лотман в отношении
Киевской, а затем Московской Руси. Апелляции к
периоду расцвета Великого Княжества Литовского,
как правило, используются при обосновании
самобытности и самостоятельности культуры
белорусского этноса, его истории. Образ Великого
Княжества, в особенности — вооруженного
противостояния как натиску с Запада, так и с
Востока,— пример–контраргумент против
утверждений о вековом, исконном братстве
восточных славян. Однако не меньший интерес
представляют, пожалуй, не столько даже
эпохальные эпизоды его истории, например, та же
битва под Оршей (но которым почему-то отводят
ключевую роль в формировании новой белорусской
идентичности), сколько быт, формы социальной
самоорганизации, господствовавшие на территории
Беларуси. Достаточно обратить внимание публики
на те черты европейской цивилизации и культуры,
что присутствовали здесь до имперской экспансии
с востока. Уже наличие Магдебургского права на
территории ВКЛ позволяет сделать ряд далеко
идущих выводов. Транзитная культура При сопоставлении доминирующих моделей культурной организации: русской (после становления идеологии Москвы как Третьего Рима) и западной, европейской, русская характеризуется как бинарная, европейская — тернарная. Это значит, что динамика русской культуры задается противопоставлением некой идеальной модели социокультурного устроения — реально существующей, возможного — действительному. Мировоззрение носителей этой культуры характеризуется жесткой оппозиционностью: добро — зло, святое — греховное, правильное — неправильное. Оценка наличной ситуации в этой бинарной системе культуры, как правило, ведет либо к консервации некого состояния социокультурной системы, когда оно оценивается как правильное, усилению традиционализма, либо — к беспощадной ломке и тотальному отрицанию традиции, когда оно определяется как неправильное. Отсюда историческое развитие России выглядит как чередование периодов стагнации и революционных ломок закостеневшего порядка. Западная, европейская культурная модель
аккумулировала достижения античной культуры, в
первую очередь — Римское право, идею
законодательной регламентации, закона как
компромисса между сущим и должным. Наличная
ситуация, в случае ее оценивания носителем такой
тернарной культурной модели, может быть оценена
не только как позитивная или негативная,
правильная или неправильная, но и как самоценная,
непосредственно данная независимо от наших
оценок. У представителя этой культуры есть
выход из жесткого противопоставления “или —
или”. В этом смысле примечателен феномен
карнавала. Карнавал — выход из дуального
мировосприятия католицизма. Та же тернарная
модель действует в функционировании гражданских
институтов и политической системы Запада. Эта
модель обеспечивает преемственность культурной
традиции, добавляет стабильности
социокультурному процессу. Именно с освоением
этой модели Ю.М.Лотман, кажется, связывал надежды
на изменение России. Поиск будущего в прошлом В свое время из потребности увеличить предсказуемость международных взаимоотношений возникла геополитика. Возможно, пора вести речь о развитии геокультурологии, особой нежесткой дисциплины, исследующей взаимоотношения культурных массивов, соответствующих различным этнотерриториальным регионам. Этнокультурное пространство Беларуси — отличный полигон для таких исследований. Здесь сталкивались и вступали в крайне запутанное взаимодействие две разнородные модели культурной организации, соответствующие двум мощным культурным материкам. В исторической ретроспективе культурную модель Беларуси можно определить как транзитную. Успешный экспорт Европы в Беларусь современную
будет облегчен, если мы выявим собственно
европейские признаки культурной модели в
истории Беларуси и их трансформации в
современности. То есть, надо собрать те осколки
от культурной традиции былой Беларуси, которые
роднят нас с Европой, и которых не найти в прошлом
России. Отследив прецеденты европейской
культурной модели в прошлом и их рудименты в
настоящем Беларуси, можно будет вести разговор о
конкретных проектах нашей европеизации. Такие
теоретические изыскания необходимы, чтобы потом,
на их основе, сформулировать стратегические
подходы в развитии европейской модели на
этнокультурной почве современной Беларуси. Пока
что у носителей западных ценностей отсутствует
стратегия закрепления их в массовой психологии.
Впрочем, выверенная тактика, способная
претендовать на звание социальной технологии,
тоже отсутствует, так как борцы за независимость
пренебрежительно относятся к достижениям
современной политологии, социальной психологии
и философии власти. “Мы” и “они”. Основа для сплочения Формирование групповой идентичности интеллектуалов, заявляющих свою приверженность Беларуси Европейской, до сих пор развивалось по пути языковой дифференциации. Итогом этого стало отделение русскоязычных приверженцев ценностей европейского общества от белорусскоязычных. Те, в свою очередь, тоже отнюдь не единодушны в вопросе, какой из вариантов белорусского языка считать правильным. Первоочередное внимание к вопросу о языке, о форме, приводит к тому, что второстепенным оказывается содержание, тот культурный опыт, который шифруется с помощью языка. Обретение идентичности, которое провозглашается белорусскоязычными оппозиционными интеллектуалами как путь в Европу, в итоге сводится к употреблению языка, определенного средства кодирования информации. В пылу борьбы за самосознание происходит подмена проблемы. “Что говорят” подменяется тем, “как говорят”. План выражения торжествует над планом содержания. Идеологема движения в Европу плавно подменяется идеологемой культурной самоизоляции. При таком ключевом критерии групповой идентификации, как употребление языка, русскоязычные и белорусскоязычные сторонники Европы остаются разобщенными: и первые, и вторые вполне могут объясняться без переводчиков, употребляя тот язык, который предпочитают, но взгляд на язык как на более чем средство коммуникации, как на мерило политических предпочтений и степени патриотизма, ведет к разъединению наших элит по этому самому языковому признаку. Нужен метакритерий этнокультурной идентичности элит, выходящий за рамки языкового. Встает вопрос об этническом самосознании как искомом критерии групповой идентификации, осознании себя именно как себя, не кого-то другого. Противопоставлении “Нас”—“Им”. Кому-то покажется, такой подход отдает расизмом (при желании всюду можно найти une petite bкte), но без противопоставления при формировании идентичности не обходится. Всякая общность формируется этим специально подчеркнутым или неосознанным противопоставлением: “мы и они”. Мы — не они, мы — это мы. В нашем случае “мы”— белорусы. То есть: “мы — не русские”. Подчеркнуть, что мы — не русские, наиболее явно и легко можно через употребление белорусского языка. Вопрос в том, можно ли соответственно этому критерию русского, говорящего по-белорусски, считать белорусом? Пожалуй, нужны еще какие-то, более конкретные основания для этнокультурной идентификации. Таким основанием может послужить идеологема Европейской Беларуси, но не только Беларуси в прошлом, как было до сих пор, а и в настоящем времени. Идея культурного возрождения должна переподчиниться идее порождения культуры. По сути, любое возрождение является созданием новой культуры на материале предшествовавшей традиции (например, культура Ренессанса — это не культура Эллады). Усиленный акцент на возрождении старины, возврате к истокам в сочетании с претензиями на монополию определять критерии этнокультурной идентичности соответствует двойной идеологеме движения — неподвижности, угрожает подменить диалог монологом и самоизоляцией. Самоотождествление “мы — белорусы”— сейчас наиболее приемлемое основание для сплочения усилий разобщенных интеллектуальных элит. Этот критерий групповой идентификации интеллектуалов Беларуси устраняет их противопоставление по языковому признаку и снимает ограничительный критерий “белорусское — небелорусское” в оценке культурного творчества. Все, что сделано белорусами,— белорусское.
|
|
|
|
|
|
 |
да ЗЬМЕСТУ да Пачатkу СТАРОНКІ